Живое утро

     Нет, категорически зима не хочет останавливать тот поток сюрпризов, который у нее припасен для нас. Особенно для тех, кто их не замечает))). Обычное утро, щедро приправленное морозцем и хрустким снегом, слегка разбавленное оранжево-размытым светом фонарей и напоминающее просыпающегося и потягивающегося под теплым одеялом человека, который так сладко спал в спальне, наполненной свежим воздухом, и которому совсем не хочется окунаться в эту бодрую и прохладную утреннюю мглу. Хотя сегодня привычные утренние дела не задерживаются в сознании, как не задерживается в памяти дорога на какую-то волнующую встречу. Нет, нисколько не обыденно или тускло, просто словно знаешь, что самое интересное у тебя впереди и очень скоро, поэтому не останавливаешься и не концентрируешься хоть и на иногда значительных, но таких кажущихся сегодня мелкими ощущениях. Какое-то внутреннее предвкушение чего-то большого и значительного, что в мелькании ежесекундных образов совершенно не находишь ничего удивительного, словно ждешь, когда же оно это большое и значительное наступит, в душе понимая, что это отнюдь не миллион долларов или что-то подобно-меркантильное. И, как и всегда, когда нужно долей секунды взгляда понимаешь, что же тебе хотели такого показать, чем удивить и порадовать. Ну что же, зима-матушка расстаралась, и, как и всегда, это то, что мы видим всегда, но не замечаем в своей беглой суете.

     А все эти похвалы и восторги сегодня присуждаются...обычному необычному зимнему рассвету. Почему обычному? Да потому что он из века в век наступает, что бы не происходило в нашем мире, этакий гарант стабильности всей жизни. А почему необычный? Да потому что только взглянув на это явление природы, именно так, как было показано и как я его увидел, сразу понимаешь, какое это необычное, сложное, какое-то живое и словно дышащее явление. Даже не удержался и сфотографировал.

     Верю, кто-то на фотографии увидит обычное тусклое зимнее утро и поежится от перспективы выхода на улицу, кто-то бегло глянет и тут же забудет (утро еще какое-то, у меня финансовый отчет не доделан), кто-то просто пожмет плечами, мол, ничего необычного... А вот для меня это стало утром с большой буквы.

     Все начинается с неба, которое из темно-бездонного постепенно превращается в черно-синеватое, словно тот самый мир, который мы видим, приоткрыв глаза после ночного сна. Это истинно зимний сон, весомый, основательный, лишенный какой-то весенней легкости или невесомости, нет. Как то самое теплое ватное одеяло, которое своей основательностью как-бы сберегает не только тепло, но и нас самих от всех проявлений темного и нехорошего. И вот это небо, укутанное, как будто в толстую шубу, пока хмуро, спросонья оглядывает застывшие и скованные холодом ряды домов, как бы проверяя, все ли на месте. Медленно-медленно потягивается, понемногу добавляя в темно-синие тона еще пока несмелые, но уже вполне весомые голубые краски... 

     И вот он, момент окончательного пробуждения - словно разрезая ткань небесного одеяла, появляется робкая розовая полоска, которая все расширяется и расширяется, как будто это одеяло все больше сползает... И вот уже застывшие, как молчаливые часовые, дома окрашиваются сначала в приглушенные тусклые и естественные для них тона, а затем понемногу начинают вбирать в себя этот небесный багрянец, словно камни камина вбирают в себя тепло. Конечно, это не реальное тепло, о котором при минус восемнадцати за окном говорить не приходится, это тепло совсем другого рода, как обещание всему нашему миру, что он не забыт и все еще впереди, что тепло есть всегда и прежде всего - в нас самих. И усиливающийся багрянец, как бы развивая эту тему, расписывается под этим со всей щедростью, на которое способно это зимнее утро. И чтобы уже совсем закрепить свое обещание, красноватые тона понемногу тускнеют, одновременно освобождая место для золотисто-солнечного яркого света, который заливает все пространство вокруг своей, свойственной только ему, способностью проникать повсюду и буквально выбивать все серое и унылое, накопленное в хмурые дни.

Помогая ему, белое пространство взрывается ослепительными бликами, словно внося свою лепту в льющийся сверху поток света. Даже облака, которые еще пытались сопротивляться багрянцу, были безжалостно изгнаны и уже с кислой физиономией ожидают где-то возле горизонта, как символ ушедшего сна. Как отражение проснувшегося и умытого утра, доселе неслышимые синицы своим взбаламошным и темпераментным чириканьем обсуждают только им ведомые важные и ответственные птичьи дела, а может, просто радуясь жизни. Чего, наверное, и всем нам пожелали бы, умей они говорить.